Неточные совпадения
Дочь вышла замуж и не навещает, а на руках два маленькие племянника (своих-то мало), да взяли, не кончив курса, из гимназии девочку, дочь свою
последнюю, через
месяц только что шестнадцать
лет минет, значит, через
месяц ее и выдать можно.
Хлыст я употребил, во все наши семь
лет, всего только два раза (если не считать еще одного третьего случая, весьма, впрочем, двусмысленного): в первый раз — два
месяца спустя после нашего брака, тотчас же по приезде в деревню, и вот теперешний
последний случай.
Раскольников взял газету и мельком взглянул на свою статью. Как ни противоречило это его положению и состоянию, но он ощутил то странное и язвительно-сладкое чувство, какое испытывает автор, в первый раз видящий себя напечатанным, к тому же и двадцать три
года сказались. Это продолжалось одно мгновение. Прочитав несколько строк, он нахмурился, и страшная тоска сжала его сердце. Вся его душевная борьба
последних месяцев напомнилась ему разом. С отвращением и досадой отбросил он статью на стол.
На
последнюю зиму он приехать не мог, — и вот мы видим его в мае
месяце 1859
года, уже совсем седого, пухленького и немного сгорбленного: он ждет сына, получившего, как некогда он сам, звание кандидата.
После того Манила не раз подвергалась нападениям китайцев, даже японских пиратов, далее голландцев, которые завистливым оком заглянули и туда, наконец, англичан. Эти
последние, воюя с испанцами, напали, в 1762
году, и на Манилу и вконец разорили ее. Через
год и семь
месяцев мир был заключен и колония возвращена Испании.
После развратной, роскошной и изнеженной жизни
последних шести
лет в городе и двух
месяцев в остроге с уголовными жизнь теперь с политическими, несмотря на всю тяжесть условий, в которых они находились, казалась Катюше очень хорошей.
Так жила она до 16-ти
лет. Когда же ей минуло 16
лет, к ее барышням приехал их племянник — студент, богатый князь, и Катюша, не смея ни ему ни даже себе признаться в этом, влюбилась в него. Потом через два
года этот самый племянник заехал по дороге на войну к тетушкам, пробыл у них четыре дня и накануне своего отъезда соблазнил Катюшу и, сунув ей в
последний день сторублевую бумажку, уехал. Через пять
месяцев после его отъезда она узнала наверное, что она беременна.
Я ничего не выдал, хотя и бросились расспрашивать меня, но когда пожелал его навестить, то долго мне возбраняли, главное супруга его: «Это вы, — говорит мне, — его расстроили, он и прежде был мрачен, а в
последний год все замечали в нем необыкновенное волнение и странные поступки, а тут как раз вы его погубили; это вы его зачитали, не выходил он от вас целый
месяц».
Татьяна Борисовна отправила к племяннику двести пятьдесят рублей. Через два
месяца он потребовал еще; она собрала
последнее и выслала еще. Не прошло шести недель после вторичной присылки, он попросил в третий раз, будто на краски для портрета, заказанного ему княгиней Тертерешеневой. Татьяна Борисовна отказала. «В таком случае, — написал он ей, — я намерен приехать к вам в деревню для поправления моего здоровья». И действительно, в мае
месяце того же
года Андрюша вернулся в Малые Брыки.
У них было трое детей, два
года перед тем умер девятилетний мальчик, необыкновенно даровитый; через несколько
месяцев умер другой ребенок от скарлатины; мать бросилась в деревню спасать
последнее дитя переменой воздуха и через несколько дней воротилась; с ней в карете был гробик.
Из метрических книг пока видно лишь, что за
последние десять
лет наибольшее число браков было совершено в январе; на этот
месяц падает почти треть всех браков.
В октябре за
последние десять
лет смерть от крупозной пневмонии была только один раз; этот
месяц на Сахалине можно считать самым здоровым.]
Она приехала в
последние годы царствования покойной императрицы Екатерины портнихой при французской труппе; муж ее был второй любовник, но, по несчастию, климат Петербурга оказался для него гибелен, особенно после того, как, оберегая с большим усердием, чем нужно женатому человеку, одну из артисток труппы, он был гвардейским сержантом выброшен из окна второго этажа на улицу; вероятно, падая, он не взял достаточных предосторожностей от сырого воздуха, ибо с той минуты стал кашлять, кашлял
месяца два, а потом перестал — по очень простой причине, потому что умер.
Его выгнали, больного, измученного, из биллиардной и отобрали у него
последние деньги. На улице бедняка подняли дворники и отправили в приемный покой. Прошло несколько
месяцев; о капитане никто ничего не слыхал, и его почти забыли. Прошло еще около
года. До биллиардной стали достигать слухи о капитане, будто он живет где-то в ночлежном доме и питается милостыней.
Деятельные люди, на которых все несчастия Бенни должны лечь позорным и тяжким укором, обнаружили неслыханную энергию в поддержке этой
последней клеветы на покойного несчастливца, и эта
последняя вещь была бы, кажется, еще горше первой, потому что не предвиделось уже никакого следа для восстановления истины; но вдруг в июне
месяце 1870
года, в газете «Неделя», №№ 21, 22 и 23, появились воспоминания госпожи Александры Якоби о ее пребывании «между гарибальдийцами».
Май
месяц стоял в
последних числах, следовательно, было самое лучшее время
года для поездки в глубь Уральских гор, куда был заброшен Пеньковский завод; от губернского города Прикамска мне предстояло сделать на земских верст двести с лишком по самому плохому из русских трактов — Гороблагодатскому, потому что Уральская горнозаводская железная дорога тогда еще только строилась — это было в конце семидесятых
годов.
Без сомнения, Загоскин писал свои комедии легко и скоро: это чувствуется по их легкому содержанию и составу; иначе такая деятельность была бы изумительна, ибо в 1817 же
году Загоскин вместе с г. Корсаковым издавал в Петербурге журнал «Северный Наблюдатель», который, кажется, выходил по два раза в
месяц, и в котором он принимал самое деятельное участие; а в
последние полгода — что мне рассказывал сам Загоскин, — когда ответственный редактор, г. Корсаков, по болезни или отсутствию не мог заниматься журналом — он издавал его один, работая день и ночь, и подписывая статьи разными буквами и псевдонимами.
— Потом-с, — снова продолжал Бжестовский, — приезжают они сюда. Начинает он пить — день… неделю…
месяц…
год. Наконец, умирает, — и вдруг она узнает, что доставшееся ей после именьице, и именьице действительно очень хорошее, которое она, можно сказать, кровью своей купила, идет с молотка до
последней нитки в продажу. Должно ли, спрашиваю я вас, правительство хоть сколько-нибудь вникнуть в ее ужасное положение?.. Должно или нет?
Теперь мы чувствуем настоящее, оно нас наполняет и волнует, а тогда, при встрече, мы уж не будем помнить ни числа, ни
месяца, ни даже
года, когда виделись в
последний раз на этом мостике.
Года через полтора после моей первой и
последней трахеотомии в нашу больницу во время моего дежурства привезли рабочего из Колпина с сифилитическим сужением гортани; сужение развивалось постепенно в течение
месяца, и уж двое суток больной почти совсем не мог дышать.
Он — ехидная его мерзкая душа — у своего брата-солдата
последнее из души взял; а я, паятнадцать
лет служа…» К чести Михаила Дорофеича должно сказать, что он не взял с Веленчука недостающих двух рублей, хотя Веленчук через два
месяца и приносил их.
Писательское настроение возобладало во мне окончательно в
последние месяцы житья в Дерпте, особенно после появления в печати «Однодворца», и мой план с осени I860
года был быстро составлен: на лекаря или прямо на доктора не держать, дожить до конца 1860
года в Дерпте и написать несколько беллетристических вещей.
Последний, четвертый,
год студенческой моей жизни в Петербурге помнится мною как-то смутно. Совсем стало тихо и мертво. Почти все живое и свежее было выброшено из университета. Кажется мне, я больше стал заниматься наукою. Стихи писать совсем перестал, но много писал повестей и рассказов, посылал их в журналы, но неизменно получал отказы. Приходил в отчаяние, говорил себе: «Больше писать не буду!» Однако проходил месяц-другой, отчаяние улегалось, и я опять начинал писать.
В
последние два
года она облюбовала это место и приезжала сюда почти каждый летний
месяц и жила дня по два, по три, а иногда и по неделе.
Время летит. Не успеете вы оглянуться, и живые люди уже перешли в царство теней. Летит оно в
последние годы с такой же предательской быстротой, как для тех, кто должен высиживать
месяцы и
годы в одной комнате; а с ним стушевывается в памяти множество фактов, штрихов, красок, из которых можно создать нечто, или — по меньшей мере — восстановить.
Интенданты были очень горды, что опоздали с ними всего на
месяц: в русско-турецкую войну полушубки прибыли в армию только в мае [Впрочем, как впоследствии выяснилось, особенно гордиться было нечего: большое количество полушубков пришло в армию даже не в мае, а через
год после заключения мира. «Новое Время» сообщало в ноябре 1906
года: «В Харбин за
последнее время продолжают прибывать как отдельные вагоны, так и целые поезда грузов интендантского ведомства, состоящих главным образом из теплой одежды.
Незаметно прошел
месяц. Были
последние числа марта. Княгиня объявила Гиршфельду, что контракт на дачу в Петровском парке возобновлять не надо, так как она решила провести это
лето в Шестове.
В больнице отец Илларион пробыл около
месяца и отдал Богу душу. В квартире с отправления хозяина в больницу наступила прежняя тишина. Смерть мужа, несмотря на причиненное им за
последний год ей горе, брань и даже побои, непритворно огорчила Марью Петровну.
В 1799
году Настасья Федоровна порадовала его и этим. Перед одной из отлучек его на долгое время из Грузина, она объявила ему, что она беременна уже на
последнем месяце. Ее фигура красноречиво подтвердила ее слова.
Стояли
последние числа мая
месяца, т. е. разгар
лета для южных губерний.
Смерть мужа не поразила Ольгу Николаевну своею неожиданностью — он уже с
год, как был прикован к постели, и
месяца три его смерти ожидали со дня на день — и не внесла какое-либо изменение в домашний режим, так как не только во время тяжкой болезни Валериана Павловича, но и ранее, с первого дня их брака, Ольга Николаевна была в доме единственной полновластной хозяйкой, слову которой безусловно повиновались все домашние, начиная с самого хозяина дома и кончая
последним «казачком» их многочисленной дворни.
Софья Александровна, так звали Мардарьеву — чуть ли не с первых
лет своего вынужденного замужества — ее первый сын родился спустя три
месяца после свадьбы, а с Мардарьевым она познакомилась накануне их венчания — давно махнула рукой на Вадима Григорьевича, хотя
последний чуть ли не ежедневно сулил ей в будущем золотые горы.
Положение молодой девушки было действительно безвыходно. В течение какого-нибудь
месяца она лишилась всего и уже подумывала поехать к своей сводной сестре Станиславе Лысенко, о которой хотя и не получала сведений за
последние годы, но знала, что она замужем за майором Иваном Осиповичем Лысенко, жившим в Москве. Там, вдали от двора, где все напоминало ей ее разрушенное счастье, надеялась она отдохнуть и успокоиться.
Что он был обманут, Александр Васильевич, как и все мужья, узнал
последний, через пять
лет после свадьбы. Это открытие произвело на него ошеломляющее действие, тем более что измена жены началась чуть ли не с первых
месяцев супружества, когда он после медового
месяца отправился из Москвы на театр военных действий.
Последние уложили ее в постель, с которой она не вставала тоже около
месяца, а затем, хотя и была признана поправившеюся, но, по совету докторов, ранее укрепления организма моционом и усиленным питанием о выходе в замужество не могло быть и речи. Свадьбу снова пришлось отложить на
год.
Она стояла невдалеке от тайги, близ обширных, принадлежащих Петру Иннокентьевичу, приисков, а самая постройка дома, где за
последние два десятка
лет почти безвыездно, кроме трех-четырех зимних
месяцев, жил семидесятилетний хозяин, отличалась городской архитектурой, дом был двухэтажный, с высоким бельведером и высился над остальными постройками и казармами для присковых рабочих, окруженный прекрасным садом, на высоком в этом месте берегу Енисея.
Ему было тридцать четыре
года, и он отслуживал
последний месяц своего срока казацкой службы.